Сегодня в церковном календаре Евангелическо-Лютеранской Церкви России -
ДЕНЬ ПОМИНОВЕНИЯ ЖЕРТВ НАСИЛИЯ, ВОЙНЫ И ТЕРРОРА
или День памяти репрессированных.
"Скорбим ли мы, скорбим для вашего утешения и спасения" 2 Кор. 1:6а
В этот день наша община с особым чувством читает Литанию Ковентри, потому что в истории нашей церкви это страшное время ещё не закончилось. В семьях хранят память родителей, дедушек и бабушек - расстрелянных, сосланных, потерявших дом. Люди все ещё ищут места захоронений своих родных. Многим общинам ещё не возвращены церковные здания, отнятые у верующих...
Конечно, как и всегда, наши прихожане посещают Левашовское мемориальное кладбище.
В этом году, в первый день локдауна, у памятника латышам собрались представители двух латышских обществ - "Даугава" и "Аусеклис", посадили цветы, убрались, зажгли свечи всем, кто покоится у памятных знаков немцев, эстонцев, финнов, литовцев, отдельных могилах латышей. И встретили, как полагается, всех, кто пришел почтить память расстрелянных здесь - представителей консульств Латвии, Эстонии и Литвы, и члены общин и землячеств.
Мы слушали молитву Отче наш в исполнении десятков хоров на Певческом поле во время Праздника песни, и органную композицию Люции Гаруты. И это место вновь слышало латышскую речь, молитву и музыку. И ещё много речей на разных языках - многоголосый хор живых, читающих списки. Живое пламя свечей, и краски цветов на серой земле...
На одной из тысяч табличек надпись - Папа, Вас сыновья нашли. После расстрела в 1938 - нашли здесь... В 1991...
Мы все предстанем перед Богом, Всемогущим Отцом. Ищем ли мы его? Обретём ли? Даже если на это уйдет вся жизнь.
Сегодня мы вспоминаем своих пасторов, пострадавших в годы террора.
На нашем литературном конкурсе Stylus fantasticus сразу двое участников обратились к трагической истории пастора Арнольда Фришфельда. И мы благодарны им за память и напоминание нам о его последних днях...
Арнольд Фришфельд.
Родился в Петербурге 25 октября 1874 года. Отец – Фридрих Фришфельд, телеграфист. В 1882-92 г.г. учился в Петришуле. В 1892-94 г.г. работал домашним учителем в Эстонии. Закончил с отличием Петришуле. В 1894-99 г.г. изучал теологию в Дерпте. Как кандидат служил в Вайзенштайне, ныне Пайде, в Эстонии, и в Нойзатце, в Крыму. 28 апреля 1902 года ординирован в Петербурге. В 1914 году стал пастором церкви Святого Михаила и после 1918 года также пастором общины Святой Екатерины. С 1922 года – один из четырех пасторов вновь созданной русской общины для лиц евангелическо-лютеранского и реформатского вероисповедания, которая собиралась в голландской церкви. Там он вел также библейские часы. В 1924–1930 преподавал экзегетику Нового Завета на Библейских курсах в Ленинграде. Арестован 18 декабря 1929 по делу пастора Г.Г. Ганзена, вскоре освобожден. Вновь арестован 21 сентября 1930 по "Академическому делу". В 1930 году арестован и депортирован. Приговорен 10 февраля 1931 Коллегией ОГПУ к 10 годам ИТЛ, имущество конфисковано. В 1932 году интернирован в Архангельск. Был снова арестован, уже будучи больным. Пропал без вести, предположительно умер в 1930-е годы в Соловецком лагере.
Елена Щетинина
Choralis Solovecenses insulae
Соловецкий лагерь особого назначения — СЛОН.
Апрель 1930 года
«Я называю Соловки Островом Ветров, припоминая, что по верованиям эллинов далеко на севере, за гипербореями, находилась Пещера Ветров, в которой Ветры живут и откуда вылетают, чтобы носиться по всему миру. Тут же ветры свистят, завывают, врываются сквозь малейшие щели в помещения».
Флоренский Павел А., священник. Сочинения. В 4 т. Т.4 Письма с Дальнего Востока и Соловков.
Ветер бушует там, снаружи, играет на ребрах бревен барака, как на диковинном музыкальном инструменте, перебирает щелями и трещинами в стенах, как заправский флейтист. Там, за стеной — стылый апрель, ночь. Здесь, внутри — люди вповалку, в коротком забытьи, которое им заменило сон.
Он в полудремоте, полубреду прислушивается к ветру, он пытается разгадать ритм его мелодии — и перебирает пальцами, старая уловить ее, принять ее, слиться с нею.
Он никогда не играл на органе. На фортепиано — да, как и все дети из интеллигентных семей. Не очень хорошо, но и не очень дурно — так, чтобы развлечь супругу или супруга, отпрысков, гостей, прихожан — всех, кроме себя. Себя развлекать было как-то не принято. Дурно. Неправильно. Бог дал тебе умения не для того, чтобы ты использовал их для себя. Да и жизнь, впрочем, тоже дал не для этого.
Он никогда не играл на органе. Но видел, как это делают. Видел, как порхают пальцы органиста над клавишами, как содрогаются трубы, как выходит из них — словно легкий дымок — и растекается по воздуху, по эфиру, по пространству, как солнечные лучи, пронизывающие пыль — звук. Он перебирал пальцами во сне, во время работы, даже во время еды, когда хлебал холодную баланду из погнутой миски.
— Пастор Фришфельд, что вы делаете? — тихий шепот в стылом полумраке.
— Арнольд Фридрихович, — бормочет он потрескавшимися, обветренными губами. — Арнольд Фридрихович. Здесь нет пасторов.
ПОСТАНОВЛЕНИЕ
По след[ственному] делу № 1803
1930 г. декабря «25» дня, я, нач[альник] 4 Отделения СО СОУ
ПП ОГПУ в ЛВО — СТРОМИН, рассмотрев настоящее дело по обвинению:
…
ФРИШФЕЛЬД Арнольда Фридриховича, г[од] р[ождения] 1874, служит[еля] рел[игиозного] культа, пастора-проповедника, женатого, беспарт[ийного], с высшим образованием, несудившегося, прожив[ающего] В[асильевский] О[стров] 17 линия дом 70 кв. 17, в пр[еступлениях,] пр[едусмотренных] ст. 58 п.п. 6, 10, 11 УК….
Он перебирает пальцами, как когда-то — как его имя, Господи, как было его имя? — делал это органист прихода церкви Святой Екатерины — и где этот органист теперь, сгинул, как и многие, на Левашовской пустоши — и вдруг понимает: ветер. Ветер больше не воет, не бушует, не ревет. Ветер теперь прислушивается к нему. И ветер повторяет ту музыку, что он играет. И подхватывает ее, и начинает выводить свою мелодию — неслыханную ранее ни одним человеком, но в то же время такую знакомую — до боли в сердце. Музыку, в которой есть вся музыка мира.
— Я Фришфельд Арнольд Дмитриевич, — неожиданно четко произносят до той поры непослушные губы. — Немец. Родился в городе Вейзенштейне Эстляндской губернии. Ординирован двадцать восьмого апреля девятьсот второго года. Пастор общины в Делале в Крыму. Петроградских церквей Святого Михаила и Святой Екатерины. Преподавал Ленинградских библейских курсах экзегетику Нового Завета… Приговорен. Десять лет. Отбываю…
«При круглосуточном свете рост идет здесь у растений с неописуемой быстротой, буквально часами. Сейчас все одето пышной зеленью, нежной и богатой, все в цвету. Бесконечные сплошные заросли черники и голубики покрывают здесь почти все пространство в лесах и вдоль дорог; к тому же в этом году цветение необыкновенно сильное».
Флоренский Павел А., священник. Сочинения. В 4 т. Т.4 Письма с Дальнего Востока и Соловков.
И голоса — десятки, сотни, тысячи — вплетаются в этот величественный хор:
— Немец. Пастор. Немец. Пастор. Латыш. Проповедник. Немец. Пастор. Финн. Викарий. Финн. Законоучитель. Латыш. Пастор. Финн. Адъюнкт обер-пастора…
И другие голоса — глухие и звонкие, гортанные и хриплые — присоединяются к хору:
— Русский. Священник. Казах. Мулла. Еврей. Раввин…
И нет в том хоре разницы между русским, немцем или армянином, между мусульманином, лютеранином или караимом. Здесь все едины — как огромный растерзанный младенец, который наконец-то смог найти упокоение своей измученной душе в колыбели вечной, единой и неделимой музыки.
И они повторяют, повторяют, повторяют свои имена — превращая их в песнь. В вечный Choralis Solovecenses insulae.
И звуки — неслышимые, неосязаемые, звуки вне человеческого слуха и выше человеческого сознания — летели над голубикой и черникой, морошкой, незабудками, пастушьей сумкой, болотными лютиками, багульником, папоротником... И растворялись, и впитывались, и просачивались, и срастались, и становились частью, смыслом, солью…
Соловецкие острова, музей-заповедник СЛОН.
Апрель 2021 года.
— Папа, ты слышишь музыку?
— Нет, слушай экскурсию…
— Папа, это Бах! Ты слышишь, там, в сопках — играют Баха? Кто там может играть Баха?
— Слушай экскурсию…
Дмитрий Чурсин
Симфония
— Ну вот и все… Кажись, отошел… — хриплым простуженным басом прошептал Михалыч, когда изо рта лежащего на нарах человека вылетело еле заметное в холодном воздухе легкое облачко и голова безжизненно упала набок. Он стянул с грязных косматых волос остатки лохмотьев, некогда бывших шапкой ушанкой, и пропустил к телу только что прибежавшего из соседнего барака батюшку.
— Не успел… — щуря предательски увлажнившиеся глаза, отец Петр прикусил губу и медленно закрыл невидящие глаза усопшего — Со святыми упокой, Христе Боже наш, душу раба Твоего Арнольда… Хоть и не наш по вере, а всё за Христа Богу душу отдал. Помолимся за новопреставленного, братья…
Большинство мужиков неуклюже встали рядом со старым священником, ничем внешне не выделявшимся среди других заключенных, остальные угрюмо разошлись к своим нарам…
Все это Арнольд Фришфельд наблюдал из угла под потолком бывшего монашеского корпуса на Соловецких островах, превратившихся в одночасье в Соловецкий лагерь особого назначения — СЛОН, куда в 1932 году после череды арестов и пересылок попал из своего любимого Петербурга. В Северной столице он служил пастором в знаменитом лютеранском храме святой Екатерины. Полет, парение… Невероятная легкость и ясность мысли резко контрастировали с недавними жуткими болями и тяжелым предсмертным забытьем.
Внезапно все поплыло и на миг затянулось сероватым перламутровым туманом, который быстро угасал и темнел, превращаясь во всеобъемлющее бескрайнее нечто. Тишина и какое-то торжественное спокойствие охватили пастора. Он словно присутствовал при сотворении мира, когда нет еще ни пространства, ни времени.
Тут впереди показалась еле видимая точка света, медленно разрастающаяся в огромный белый шар, который мгновенно ослепил бы любого человека, попытавшегося взглянуть на него. Но для взора светлой, не имеющей плоти души, которая всю свою земную жизнь стремилась к Создателю, свет был мягким, теплым, благим и любящим… Да-да, благим и любящим. Невероятно, но именно такими душевными характеристиками хотелось описать эту притягивающую к себе уютную белизну.
Тем временем Арнольд услышал, что рост шара сопровождают все нарастающие чарующие звуки непередаваемой красоты. В первое мгновение ему показалось, что он слышит отдаленные переливы органа их церкви, извлекаемые на свет невиданным Мастером. Однако сейчас музыка была несравненно глубже и чище. Она отличалась от самого прекрасного, что можно услышать на земле, как сверкающая нержавеющая сталь отличается от вагонетки с железной рудой, как совершенство Божьего творения отличается от неумелого карандашного рисунка малого ребенка.
Свет объял его самого и расширился на всю вселенную, на его фоне вокруг заблестели звезды. Это был как белый космос, чем-то напоминающий негативную фотографическую пластину после съемки ночного неба в ясную безлунную ночь. Только звезды на этом светлом небе были не черными, а… Арнольд не мог сказать, какими были эти звезды — в земных языках не существовало названий для этих цветов.
Пастор понял, что музыка исходит от звезд. Каждое светило рождает свою мелодию, и все вместе они — это невообразимый оркестр из миллиардов виртуозных музыкантов, без малейшей фальшивой ноты исполняющий единую цельную и нераздельную Симфонию, прославляющую Творца.
И тут Арнольд заметил, что и сам он тоже играет свою партию в этом оркестре. Словно малый ручеек, впадающий в большую реку, его собственная мелодия вливалась в пронизывающую всё и вся музыку сфер. Какая же это радость, всем своим существом чувствовать Любовь Создателя и прославлять Его в вечном славословящем гимне.
Здесь они вне времени, но на земле дни и ночи по-прежнему сменяют друг друга. И настанет час, о котором ведает лишь Творец, когда история человечества завершится. И тогда мир земной преобразится и воссоединится с миром горним. Все души вновь обретут обновленную плоть, подобную плоти Спасителя по воскресении из мертвых. Но славословие Господа, музыка сфер будет звучать и в этой преображенной вселенной, где, Бог даст, всем истинно верующим во Христа найдется место. Ибо, как сказал Христос, «в доме Отца Моего обителей много».
