Клавесин и его место в церкви

Клавеси́н (от фр. clavecin; итал. cembalo, clavicembalo; от лат. clavis — ключ или позже клавиша и cymbalum — цимбалы, англ. harpsichord, нем. Kielflügel; его прародителем является библейская псалтирь) — клавишный струнный музыкальный инструмент со щипковым способом звукоизвлечения.

Музыканта, исполняющего произведения на клавесине и его разновидностях, называют клавесинистом. И мы с удовольствием так называем Андрея Коломийцева – органист и клавесинист церкви св. Екатерины. Игре на клавесине он обучался в Штутгарте у Йона Лауквика, и в Париже у Кеннета Гилберта. В некотором смысле наша община уникальна, поскольку только у нас клавесин – часть литургической жизни церкви, часть orgelvesper или андахтов – молебнов и специальных служб. И, разумеется, клавесины – неотъемлемая часть нашей экспозиции «Мир органа».

Традиция исполнения в нашей церкви на клавесине берет свое начало в год завершения строительства и освящения здания в 1771 году, когда виртуоз-импровизатор, органист и клавесинист Иоганн Готфрид Пальшау сочинил кантату на освящение, слова к которой написал пастор Иоахим Кристиан Грот. В свое время у нас играли Густав Леонхард и Владимир Радченков. В настоящее время эту 250-летнюю традицию поддерживают Андрей Коломийцев и его ученики.


Орган – инструмент вечности, клавесин – инструмент мига, проживаемого в музыке, который можно повторить, и прожить еще и еще. И, если музыка органа – врата в вечность и Царство Божие, то клавесин – это ключ к вратам.


Клавесин - сочетание струн и клавиш, прыгунков и перышек, и иных совершенно уникальных и незаменимых частей. Это – инструмент-медиум, который идентично передает слушателям то, как исполнитель понимает и чувствует музыку. ТО, чего не слышит исполнитель, то, на чем он не сосредоточен, остро не переживает, не услышат и в зале. В церкви сопровождать литургию может только тот музыкант, кто точно уверен, что именно он играет.

Подобно тому, как Моисей стоял, снявши обувь свою, не смея приблизиться к неопалимой купине, и внимал гласу Бога, так мы воспринимаем органную музыку в церкви. И подобно тому, как женщина прикасается к одежде Христа, как Фома вкладывает персты в Его раны, и как сам Христос прикасается к слепому, чтобы сделать его зрячим, и протягивает голодным из своих рук хлеб и рыбу – так клавесин касается чувств слушателей и проникает в души.

Свобода воображения и импровизации, и свобода движения – жесткое или мягкое туше, при котором звук или длится, или четко и коротко возникает и замолкает. Мягкое, безусловно, лучше поражающего грома, и грохота ударов. Можно сделать атмосферу звука фундаментально плотной и непроглядной, а можно – небесно-прозрачной и хрупкой. В этих звуках ничего лишнего. И это лишнее не отсекается от целого и бесформенного, как в мастерской Микеланджело, но звук сразу облекается в нужную безупречную форму, уже не допуская исправлений. Исполнитель не позволяет ничему лишнему присоединиться к чистому звуку.

Secco – термин для избранных ценителей самого певучего инструмента. Говорят, что природный звук клавесина сухой, резкий и не динамичный, не регулируемый, краткий и угасающий. Но здесь, как в старом анекдоте про любовь к котикам – кто-то просто не умеет играть или не слышит. Звук динамичен, есть сильные и слабые ноты, а вопрос о возможности играть громче или тише вызывает ответный вопрос – а зачем? Ведь у каждого инструмента есть свои выразительные свойства. Каждый инструмент «разговаривает» по-своему. Строит фразы и расставляет акценты и интонации, как любой человек. Если бы клавесин не был хорошим собеседником, то великие представители семейства Бахов, Гендель, Рамо и Скарлатти, Франсуа Куперен и другие композиторы, оставившие свои имена в веках, не писали бы произведения только для клавесина. Все-таки множество музыкальных вещей возможны только на нем. Мотеты или церковные сонаты не исключение. И наличие клавесина в церквях, хотя бы ради сопровождения ансамбля или занятий с хором, не редкость.

Клавесину отводят участь сухого вина, лишая сладости, и наделяя звук терпкими и кислыми нотами, но для искушенных и утонченных ценителей он не таков, и обладает всеми оттенками вкуса и полнозвучия. Возможно, впечатление зависит от того, где звучит этот инструмент. Подобно форме бокала, правильно раскрывающего вкус вина, клавесин «раскрывается» не только в аристократическом салоне, в прикосновении тонких пальчиков юной девы, но и в церкви.

Литургия раскрывает звук клавесина, но только в том случае, если исполнитель понимает, что и где он исполняет. Стиль выражения у каждого уникален. И сам инструмент помогает исполнителю, выдерживая его манеру. И литургию клавесин раскрывает по-новому. В церкви само место задает тон.

Вино – капризный напиток. Вкус меняется от малейшего нюанса. Орган, будучи инструментом Бога, отражающий Его природу, заставляет нас остановиться и замереть в благоговении, даже преклонить колени. Клавесин, инструмент человека, пробуждает кровь, чувства, трогает душу деликатно, не заполняя ее собой. Подобно кружевам на старую школьную форму, добавляет украшений в обыденность. Или подобно пузырькам игристого в бокале-флейте, будит предвкушение и делает вкус более насыщенным. Усиливает едва продуманное и произнесенное, озвучивает невысказанное.

Исполнитель «на кончиках пальцев», точным движением попадает в цель. Камерный инструмент прекрасно звучит в нашей акустике, и ведет за собой хор или целый ансамбль инструментов, с которыми он прекрасно сочетается.

Звук органа снисходит к нам, приближая мистическое и сакральное. Звук клавесина открывает сакральное в человеке, отражая образ Бога в каждом. Благодаря ему и мы начинаем, словно резонаторы, откликаться изнутри. В чем-то это похоже на беседу с умным и блестяще образованным собеседником, который показывает окружающий мир и снабжает его своими пояснениями и жизненными наблюдениями, и нам начинает казаться, что мы сами также умны, пережили все то же самое.

Клавесин позволяет нам насладиться деталями, осознать, что нет ничего случайного, небрежного в мире. Важны детали и мелочи. Нет ничего несущественного, что можно забыть или прикрыть, потому что гармония мира хрупка.

Некая ломкость, меняющаяся иллюзорность звука говорит нам, что природа человека несовершенна, а пребывание наше в этом мире временно. Жизнь - это миг между небытием и вечностью.

Если орган – это крепость вокруг нас, дающая ощущение защищенности от мира и образ Царства Божьего, то клавесин – искусство витражей, переплетения серебристых линий рисунка и цветного стекла – от совершенно прозрачного до глубоких оттенков. В этом смысле использование обоих инструментов в литургии прекрасно и органично. Того же мнения придерживался и Густав Леонхардт, с которым мы беседовали во время мастер-класса в нашей церкви. Есть и произведения, которые одинаково хороши для обоих инструментов. К примеру, Pavana Lacrimae Свелинка. Можно выбирать инструмент, или объединять, но помнить, на котором именно в настоящий момент идет исполнение. Орган – скорее объективен, клавесин – субъективен. Не все части литургии – о горнем и высоком, не все прихожане одинаково мыслят и переживают происходящее. Сочетание двух возможностей обращения к людям – позволяет намного более полно передать смысл происходящего в церкви.

Шекспир в 128 сонете воспел клавесин и его «танцующие лады» или «сухих плясунов» - таким разным может быть перевод слов «dancing chips». Да, эти маленькие щепки прославляют природу, любовь и Бога чисто и честно.

Звуки клавесина подчеркивают каждое слово проповеди. И мы можем буквально вкусить часть литургии и богослужение в целом. И сладость возгласов, и прозрачный, ясный, не допускающий сомнений, вкус Символа веры, животворный вкус воды Крещения, сухой невесомый пепел покаяния и Воскресенья вечности, горечь предательства и уксуса на губке в словах установления Святого Причастия, вкус свежего хлеба в молитве «Отче наш» и всю соль этого мира… Звенит сам воздух в сосредоточенной молитве.

Клавесин рисует нам образы Христа, Иоанна Крестителя, Святой Цецилии и многих святых и праведников, и также образ простого прихожанина – со всеми его сомнениями, страхами, вопросами и радостями человеческой жизни. Изображает страсти и добродетели – верность, смирение, терпение и другие. Характеры и темпераменты. Цикл из шести библейских сонат Иоганна Кунау, предшественника Иоганна Себастьяна Баха в церкви св. Фомы, рассказывает о том, какой отклик в душе композитора вызвало чтение библейских историй Давида и Голиафа, царя Саула, Езекии, Гидеона и Иакова. По сути, это пример того, как ветхозаветные истории воспринимаются в далеком будущем и человеком, уже знакомым с Новым Заветом и христианской музыкальной традицией. В нашей общине есть концерт, на котором исполняются все сонаты с пояснениями, написанными самим Кунау.

В жизненной, земной палитре звуков клавесина нет недостатков. Они, как и отточенные движения музыканта, подчеркивают достоинство и правильность происходящего.

По словам Франсуа Куперена, в этом инструменте есть точность, четкость, блеск и диапазон, а уместное прекращение или растягивание звуков оставляет впечатление незавершенности, что будит ум и воображение слушателя. Стоит лишь вложить в музыку ритм – одновременно ее душу и дух.

Куперен обосновывает не только вкусы, но и цвета: вариация белого - символа девственности, розы – целомудрия, зеленого домино – надежды, красного – горячности, черного – неистовой страсти, молчаливой ревности или отчаяния, и т.п.

Чтобы клавесин выразил какое-то чувство, оно должно быть не только в нотах и подсказках композитора, но и исполнитель должен этим чувством обладать. Не выразит любовь тот, кто не умеет любить. Слушатель же должен узнать это чувство в музыке, потому что когда-то пережил его. Клавесин будит воспоминания о чувствах, и закрепляет их в памяти, на слух, либо учит чувствовать.

Клавесин рассказывает истории на определенные сюжеты, рисует и копирует портреты, которые и представляет публике. И это очень живое, животворящее представление – то, что было лишь наброском, оживает в звуках, сопровождает человека всю жизнь - от рождения, до смерти и воскресения. Клавесин учит нас постоянству в жизни, он не отражает идею переменчивости.

Если перефразировать Тютчева: «в нем есть душа, в нем есть свобода, в нем есть любовь, в нем есть язык...».


Эльвира Жейдс